Мать погибшей в «Зимней вишне» девочки усыновила мальчика: «Не вожу в кино»

25 марта – пятая годовщина пожара в ТЦ «Зимняя вишня». Жертвами стали 60 человек, из них 37 – дети. Считается, что у горя есть срок давности. Со временем боль потери притупляется. Но все это не про кемеровскую трагедию.

Близкие погибших рассказали, почему не смогли начать новую жизнь.

Фото: из личного архива Елены Тесленко

Елена Тесленко потеряла в страшном пожаре 9-летнюю дочь. Вместе с девочкой погиб ее отец, на тот момент уже бывший муж Елены.

«В жизни «после» нет красок. Она как черно-белое фото. Но белое там не белое, а, скорее, серое. Там нет радости, нет счастья и нет возможности выбора», — такой пост оставила Елена в соцсети на очередную годовщину трагедии.

Фото: из личного архива Елены Тесленко

— Из всех семей, которые похоронили близких, со мной согласились поговорить только два человека. Люди хотят забыть случившееся? 

— У всех свои причины. Возможно, кто-то лишний раз не хочет вспоминать… Любое интервью — лишнее болезненное напоминание. И когда начинаешь проговаривать, становится еще больнее.

— Психологи считают, что у каждой трагедии есть срок давности. Спустя пять лет становится легче?

— У такой трагедии не может быть срока давности. Да, говорят, что после года немного отпускает. Но по факту это не так.

Прошло пять лет, как нет моего ребенка. Легче не становится. Ни капли. Только тяжелее.

Фото: из личного архива Елены Тесленко

В первый год я жила в состоянии шока, от которого долго не могла отойти. Было непонимание, как вообще подобное могло произойти. Меня будто выдернули из жизни и выбросили куда-то. С каждым последующим годом приходило понимание, что это неизбежность и надо как-то жить дальше. Боль стала другой, но ничуть не слабее, чем в первый год.

Каждый год, когда наступает март, у меня начинается обратный отчет времени. Не знаю, поймете ли вы. Но я будто снова возвращаюсь в то время. С первого марта считаю, сколько дней осталось жить моей дочери. Сегодня столько-то дней, завтра столько-то, послезавтра… И так до 25 марта.

Тяжело переживать любые даты, будь то день рождения дочери, 1 сентября… В эти дни боль испытываешь острее. Ну а март — это отдельный месяц, самый страшный.

— Вы до сих пор помните события помните того дня?

— Это невозможно стереть из памяти. Те события мне иногда снятся, часто прокручиваю их в голове. В обычной жизни немножко отвлекаюсь, стараюсь не думать об этом, но любое упоминание о трагедии срабатывает как триггер. И ты опять там.

Я помню, как искала своих по больницам, хотя их имена уже появились в списках пропавших без вести. Но все равно надеялась, что найду их живыми. Думала, может у них телефоны выпали, они не могут позвонить или еще что-то.

Я до сих пор до конца не могу представить, что испытал мой ребенок в тот момент. Хотя психологи объясняли нам, что при таком пожаре смерть наступает быстро, люди ничего не понимают.

На самом деле люди все понимали. На суде нам зачитывали расшифровки телефонных разговоров тех, кто находился внутри торгового центра. Они звонили близким, большая часть звонков поступала в службы МЧС. Помимо телефонных разговоров, расшифровали еще голоса на заднем плане. Это безумно страшно. Из тех разговоров стало очевидно — даже маленькие дети понимали, что они умирают.

— На месте сгоревшего торгового центра разбили Парк Ангелов. Вы туда ходите?

— Нет. И те пострадавшие, с которыми я общаюсь, тоже не ходят. Даже когда еду по городу, то всегда выбираю маршрут, чтобы близко не подъезжать к тому месту. Прихожу туда только 25 марта. В этот день в часовне проходит панихида по погибшим и возложение цветов.

«В этом году осужденные начнут выходить на свободу»

— Суд длился больше трех лет. Вы ходили на все заседания?

— Практически на все. Я посетила допросы всех свидетелей, подозреваемых, почти всех потерпевших, у которых погибли родные. Присутствовала на приговоре.

— Кого из осужденных вы вините больше всего?

— У каждого осужденного своя степень вины, и она доказана. Сложилась цепочка чудовищных нарушений, которые привели к трагедии. Но для себя лично я выделяю пожарных. Потому что я была в тот момент около «Зимней вишни», видела, как горело здание, а его не тушили. Слышала допросы пожарных. Сейчас понимаю, что людей можно было спасти. Хотя бы тех, кто находился у запасного выхода. Но для этого не предприняли адекватные меры.

— Сами пожарные так и не признали вину?

— Они не просто не признали, они считают себя героями. В открытую говорили — если бы ситуация повторилась, они вели бы себя точно так же. Но в любом случае, если ты не сделал, что мог, это же твоя вина. Ты хотя бы ее признай. Или просто извинись. А эти люди равнодушно смотрели на нас, их коллеги нелицеприятно высказывались в наш адрес, оскорбляли женщин, которые потеряли внуков, детей. Это низко. После вынесения приговора никто из них не извинился перед нами.

— Остальные осужденные извинились?

— Какие-то извинения звучали. Судденок (совладелица «Зимней вишни») частично признала свою вину. Но я не знаю, насколько искренним было ее раскаяние. Больше походило на желание смягчить приговор. Так это выглядело. Судя, по тем словам, которые произносили подсудимые, у многих было полное непонимание, в чем их вина.

— Еще продолжается суд над сотрудниками МЧС. Вы ходите на эти заседания?

— Не хожу. Почти три года жизни я оставила в судах. Не знаю, для какой цели я туда вообще ходила. Может, думала, восторжествует справедливость и мне станет легче. Но по факту стало тяжелее. Потому что я понимаю, уже в этом году какие-то осужденные выйдут на свободу. Господа пожарные освободятся. Генин (пожарный, назначено наказание в виде 5 лет лишения свободы) продолжит прекрасно жить. С ним семья, дети. И у него абсолютно нет ни капли раскаяния и сожаления. А моего ребенка никто не вернет. И жизнь мою тоже не вернет, которая была сломлена одним днем.

И поэтому какой смысл ходить сейчас в суд? Чтобы говорить подсудимым: «Понимаете, что вы сделали?». Они все равно не поймут.

В детстве нам твердили про бравых пожарных, полицию. Их представляли как героев. А сейчас пришло понимание — ну нет. Эти люди ходят на работу, получают деньги и говорят: «У нас ведь тоже дети, нам тоже хочется жить». Именно такие слова звучали в день трагедии из уст пожарных, когда мы умоляли их сделать хоть что-нибудь.

— Родственникам погибших выплатили приличные компенсации. Вы удовлетворены?

— Как можно жизнь ребенка оценивать компенсацией? Я бы лучше влезла в дикие долги, только верните мне ребенка. На тот момент эти деньги лишь дали мне возможность жить. Потому что я не могла работать. Случившееся настолько вышибло из жизни, что я, как слепой котенок, не понимала, что происходит.

— Вы считаете, на скамье подсудимых находились все виновные в трагедии?

— Думаю, далеко не все. Но можно я не буду озвучивать эту тему…

«Я храню портфель, тетрадки, одежду дочки»

— Семьи погибших общаются между собой?

— Есть семьи, с которыми мы поддерживаем отношения. Раньше встречались часто. Сейчас пересекаемся реже, у всех своя жизнь, дела. Но мы всегда на связи. Сторонним людям никогда не понять ту боль, которую мы будем переживать до последнего своего вздоха.

— Многие семьи хранят дома вещи погибших детей, комнату ребенка сохранили в том же виде, какая была пять лет назад?

Фото: из личного архива Елены Тесленко

— У меня тоже все вещи в целости и сохранности. В комнате лежат игрушки дочки, в шкафу висят ее вещи. Портфель, тетрадки, пластилин, телефон… Я не могу их убрать или отдать. До сих пор ощущение, что она сейчас вернется.

Психологи советовали избавиться от них, и будет легче. Несколько раз пыталась. Не получается. Я уверена, что легче все равно не станет. А когда ее вещи рядом, мне спокойнее.

— На следующий день после трагедии я прилетела в Кемерово. Видела, как плакали операторы, журналисты — все они были взрослые мужчины…

— Я верю. Все люди, которые хоть как-то соприкоснулись с этой трагедией, находились в диком шоке. У меня до сих пор перед глазами лица следователей, которые приехали в Кемерово со всей России. Помню, когда я забирала вещи ребенка, у них тряслись руки, в глазах стояли слезы. Плакали здоровые мужики. Они не знали, что нам сказать. Готовы были сделать, что угодно, чтобы как-то облегчить наше состояние.

— Вы часто ездите на кладбище?

— Часто. Погибших детей не хоронили на одном общем участке. У каждого свое место. Но 25 марта мы все пересекаемся на кладбище.

— Есть впечатление, что трагедия «Зимней вишни» в обществе забывается?

— Такова природа человека. Мы стараемся дистанцироваться от любых трагедий, потому что это больно. Ведь так или иначе ты примеряешь чужое горе на себя.

После гибели дочки я усыновила ребенка. Когда проходила обучение в школе приемных родителей, там зашел разговор про «Зимнюю вишню». К тому времени прошло всего полгода после пожара. И одна женщине нервозно бросила: «Да вы уже достали, сколько можно про эту «Зимнюю вишню» твердить». Я промолчала. Но уже тогда сложилось понимание, что люди устали, как бы хватит уже.

Иногда в Кемерово приезжают туристы, и они не знают, откуда в городе взялся Парк Ангелов, что раньше находилось на том месте. Все просто гуляют, не задумываясь. Несколько раз сталкивалась с таким, когда взрослые женщины выкладывали в соцсетях дурацкие фотографии из парка и оставляли комментарий: «А кто сказал, что здесь нельзя дурачиться?».

После того пожара в торговые центры я почти не захожу. Если там оказываюсь, то всегда смотрю, где расположен выход и как мне отсюда выбраться в случае чего.

Мне важно, чтобы подобное безумие не повторилось. Поэтому я сколько нужно, столько и буду рассказывать про эту трагедию. Хотя, возможно, кому-то легче отмолчаться, сказать: отстаньте от меня.

— Почему вы решили усыновить ребенка, ведь у вас еще есть старшая дочь?

— Сидеть дома было невыносимо, работать не получалось, голова не соображала. И я устроилась волонтером в дом малютки. Там встретила сыночка. Ему сейчас 6 лет. За все эти годы я ни разу не водила его в кино. И я не представляю, как и когда смогу преодолеть этот страх…

Истoчник: Mk.ru