«Человек полностью не сгорает»: судмедэксперт рассказал об опознании жертв теракта в «Крокусе»

Многие жертвы теракта в «Крокус Сити Холл» уже опознаны. Но судебно-медицинским экспертам предстоит еще много работы. Страшной работы. Казалось бы, какая разница, от чего умер человек — от огнестрельного ранения, от ожогов или от отравления угарным газом? Его ведь больше нет… Но для следствия и суда все это важно, потому что позволяет представить полную объективную картину чудовищного преступления.

Фото: ГУ МЧС РФ

Как работают специалисты с телами жертв терактов, какие страшные находки их могут ожидать и какими методами потом они избавляются от стресса — обо всем этом «МК» рассказал судебно-медицинский эксперт, сотрудник РНИМУ им. Н.И. Пирогова Алексей Решетун.

— Алексей, знаю, вам приходилось проводить судебную экспертизу жертв терактов. Помните первую?

— Конечно. Это была экспертиза после взрыва 29 марта 2010 года на станции «Парк культуры», где тогда погибли 12 человек. Мы там работали на следующий день (наш морг находился на Фрунзенской, пешком одна остановка).

Самым тяжелым впечатлением была вот такая картина: стоит вздыбленный вагон поезда, внутри копоть, нет света, лежат мертвые тела… и у всех звонят телефоны, потому что родственники их ищут. На многих мобильниках установлены очень бодрые, веселые мелодии. Это было очень жутко. 

Еще помню: на мраморном полу станции был красный раздавленный виноград, который смешивался с пятнами крови. Там много чего было такого… немножко сюрреалистичного. Но вот звонящие рядом с мертвыми хозяевами телефоны — эта картина сих пор у меня всплывает, когда я проезжаю «Парк культуры». 

— Расскажите, как вы тогда работали. По порядку, шаг за шагом.

— Вначале вагон, в котором произошел теракт, осмотрели саперы (чтобы исключить возможность новых взрывов). Для удобства и скорости были сформированы рабочие звенья следователь — судебно-медицинский эксперт, каждое из звеньев осмотрело по два-три трупа. Осмотр трупов мы проводили на перроне, так как внутри вагона сделать это было технически невозможно. Телами погибших к концу осмотра, казалось, был заполнен почти весь перрон.

На следующий день все 12 тел, включая и террористку-смертницу, мы исследовали в морге №2. Они были очень сильно повреждены, причем у людей, находившихся близко к эпицентру взрыва, повреждения оказались очень грубые, с отрывами конечностей. Больше запомнились два случая.  Первый — мужчина, у которого обнаружили рану в височной области. В ней на глубине около 5 см в ткани мозга нашли деформированный металлический корпус от наручных электронных часов CASIO. Оказалось, что в момент взрыва мужчина сидел подперев голову рукой, на которой были надеты часы. Часы сорвало с руки, и они стали тем травмирующим снарядом, который повредил череп. Поразило, что от смертницы, совсем еще юной девушки с детским лицом, почти ничего, кроме головы, не осталось.  

— Вы были также на месте теракта в аэропорту Домодедово 24 января 2011 года. А там что вас потрясло?

— Сильные впечатления были только в первый раз. Во всех остальных случаях, включая Домодедово, это уже была отработанная схема. Как ни цинично звучит — просто работа. Эмоции не имели значения абсолютно. Переживаний никаких. Четко осознаешь: все уже случилось, твоя задача — помочь следствию.

— Можете рассказать, в чем сложности и особенности экспертизы на месте терактов? 

— Особенности их — в большом количестве жертв. А сложности начинаются уже с организации осмотра места происшествия. Но организация этого ложится на плечи следователя. Судебно-медицинский эксперт на месте происшествия подчиняется ему и действует по стандартной схеме. Как правило, если это происходит на каких-то больших площадках, вот таких, как «Крокус Сити Холл», то место происшествия делится на сектора. Следователь с бригадой, в которую входит судебно-медицинский эксперт, работает в своем секторе. И очень важно в таких случаях собрать все возможные элементы для последующего опознания, потому что в такой суматохе, конечно, может быть какая-то путаница. Все маркируется, присваиваются номера трупам, и в таком вот виде транспортируется уже в морг для последующего исследования. 

— То есть судебно-медицинский эксперт собирает останки? 

-Задача судебно-медицинского эксперта – осмотреть труп, найти какие-то биологические следы. Их изъятием занимается эксперт-криминалист, который относится к МВД. Мы же потом работаем с телами в государственном судебно-экспертном учреждении.

Взрыв имеет несколько поражающих факторов, каждый из которых способен причинять очень сильные повреждения. Это продукты взрыва и детонации (волна взрывных газов, частицы взрывчатого вещества и копоть взрыва), ударная и звуковая волны, осколки и части взрывного устройства, специальные поражающие средства (та же рубленая арматура), вторичные снаряды. Большое количество поражающих факторов вызывает множественность и полиморфность повреждений (от поверхностных термических до грубейших механических, сопровождающихся фрагментацией тела). Как следствие, это создает определенные трудности для эксперта при исследовании трупов. 

— В «Крокусе» был сильнейший пожар. Возможно ли, чтобы вообще ничего не осталось от тела кроме кучки пепла?  

— Как правило, нет. Человек полностью в пепел не превращается практически никогда. Лет 20 с лишним назад был случай, когда на Челябинском металлургическом комбинате рабочий попал в большой-большой котел, где варилась сталь. Но даже в тот раз какие-то останки были. А при пожаре они всегда есть.

— Какие части тела обычно остаются, а какие сгорают практически полностью?

— Это зависит от того, как располагалось тело относительно источника пожара. И все зависит от обстоятельств, конечно. В первую очередь, естественно, ввиду их относительно небольшого объема, обугливаются конечности. А само туловище может сохраниться в какой-то степени.

— Рассказывают про удивительные случаи, когда, например, в одном и том же месте лежали двое людей, и один сгорел до скелета, а другой полностью цел. Чем объясняется такой феномен? 

— Я таких случаев не наблюдал ни разу и думаю, что это байки. Если два тела находятся рядом друг с другом, то и повреждения от огня у них примерно равной степени.

— В случае сильного обугливания можно по костям определить, кому принадлежат останки?  

— Да, в таких случаях в обязательном порядке, как и в других, берется ДНК-материал для судебно-генетического исследования. Иногда результат сравнительного ДНК-исследования может явиться единственным методом опознания, потому что по-другому невозможно. А материал, пригодный для выделения ДНК, как правило, сохраняется даже в небольших фрагментах. Нужны обязательно ближайшие родственники, которые дают свой генетический материал. Все результаты исследований, полученные на месте происшествия, от фрагментов или тел, которые обезображены, сравниваются с результатами живых людей. И вот так уже устанавливается личность человека. 

— Одна из родственниц погибшей хотела привезти ее расческу с волосами. Это поможет эксперту ее найти?

— Конечно. Но пригодны не все части волос, а только луковицы, где сохраняется как раз генетический материал. Вот если, например, на этой расческе волосы сохранены с луковицами и они находятся в хорошем состоянии, то, в принципе, да, это может помочь.

— Экспертам, как кто-то выразился, приходится собирать по частям человека, как паззл. Как они определяют, что рука – это именно та рука? Бывают ошибки?

— «Собирание по частям» несколько грубовато все-таки звучит. Происходит это следующим образом. По мере поступления фрагментов они маркируются. И от каждого берется генетический материал. И по мере опознания конкретного фрагмента они просто суммируются, эти фрагменты, до тех пор, пока не будут найдены все возможные. И потом родственникам выдается какая-то емкость, в которой все они находятся. В таком виде останки захораниваются. 

Мне случаи ошибок неизвестны, потому что на сегодняшний день метод ДНК-типирования – это самый достоверный способ установить личность человека. 

— С учетом большого количества жертв теракта в «Крокусе» эксперты справляются? Хватает мощностей для опознания большого количества?

— Московская судебная медицина находится на очень высоком уровне, в том числе и международном. И есть дополнительные ресурсы, и база материальная очень хорошая. Поэтому я абсолютно уверен, что мои коллеги своими силами справляются.

— Что обычно показывала экспертиза тел, которые были жертвами терактов (в тех случаях, когда вы на них работали)?

— Это была в основном взрывная травма. И, конечно, при взрыве происходит несколько иная травматизация тела. И фрагментация тел может быть, и обугливание, и так далее. Очень грубые повреждения могут быть. Плюс была травма вторичными снарядами. Ну и в тех случаях, особенно при терактах в метро в 2010 году, были поражающие элементы из «поясов смертниц», которые там взорвались.

— Сейчас жертв трагедии сложнее или проще опознать? 

— Невозможно сказать, где сложнее. Такие случаи сами по себе всегда сложные. Они требуют большого внимания, концентрации и времени. Потому что это на самом деле сложные экспертизы.

— Сколько по времени они занимают?

— Все зависит от объема и характера повреждений. Но это точно несколько часов на одно тело. Надо еще понимать, что с окончанием вскрытия экспертизы не заканчиваются. Потому что в каждом случае от каждого тела берется очень много материала для различных лабораторных исследований. И вот эти лабораторные исследования могут длиться самое разное время. Потому что в некоторых случаях существует определенный технологический процесс, который физически ускорить нельзя. Поэтому, так или иначе, подобные исследования занимают не меньше 4 недель.

— Обычно эксперт работает один? 

— Если мы говорим про место происшествия, то там следственно-оперативная группа, в состав которой входит следователь Следственного комитета, судебно-медицинский эксперт, эксперт-криминалист, оперативник, и плюс еще могут быть некоторые другие люди. А уже в медучреждении, как правило, работает один эксперт. Ему могут помогать лаборант, фельдшер и санитар.

— Вы говорите, что все окончательные результаты могут быть получены только через четыре недели. Но значит ли это, что только после этого возможно захоронение?

— Нет, конечно. Решение о возможности захоронить тело выносит следователь. И я почти не знаю таких случаев, чтобы следователь ждал все четыре недели. Если он убеждается в том, что исследование трупа проведено, что с него взяли все объекты для дополнительных исследований, и в дальнейшем никакие дополнительные исследования не понадобятся, он спокойно может дать разрешение на захоронение такого тела. 

— Насколько психологически сложно работать с останками? Как справляются со стрессом эксперты, которых привлекают после терактов? 

— Тут надо понимать, что судебно-медицинские эксперты – это профессионалы своего дела. Не идет речь о какой-то психологической травме для них. Это их работа. Они изначально, выбирая эту врачебную специальность, знали, на что идут. Поэтому я лично не знаю ни одного случая среди своих коллег, когда были какие-то нервные срывы или что-то еще. Это просто работа, которую надо взять и сделать. 

— А вот, кстати, среди судебно-медицинских экспертов больше женщин или мужчин?

— Раньше это была чисто мужская специальность, но в последние годы идет очень много женщин в судебную медицину. Соотношение примерно 50 на 50. Но многое зависит от региона. В Москве очень много представителей прекрасного пола в этой специальности. Я думаю, что это около половины уже сейчас. 

— Алексей, а исследованием тел детей занимаются специальные люди или же такие же эксперты?

— Это тоже зависит от региона. Кроме того, детская смерть тоже бывает разная. Если это смерть в результате травмы, то принципиальных отличий от вскрытия взрослого человека нет. Если же речь идет о смерти ребенка от заболевания, то, например, в нашем регионе существуют специальные люди, которые прошли дополнительную подготовку по детской патанатомии, которые разбираются и в детских заболеваниях, и в инфекциях детских и так далее. 

Детей — жертв теракта в «Крокусе» исследовать будут как взрослых. Когда случается травма, то нет разделения, кто будет вскрывать тело этого ребенка.

Истoчник: Mk.ru