Как разнузданная вода закрутила и совратила целомудренные вилы

Совесть

Его избегали, сторонились, отводили глаза, старались ненароком не встретиться взглядом — возможно, из опасения натолкнуться на осуждение, упрек. Или — потому что был сверх меры уродлив и неряшлив?

Фото: Алексей Меринов

Лишь немногие смутно ощущали: этот необщительный неопрятный изгой — ходячая Совесть. Измызганная, издерганная, невыспавшаяся. С глубокими морщинами и шрамами. Измучившая, истерзавшая, продолжавшая изводить себя. Ему (то есть ей) было плевать на собственный непрезентабельный, отталкивающий экстерьер. Не до прихорашивания, не до пустяков: нарядов, бритья, причесывания-напомаживания, коль преследует неизбывное сознание своей греховности. Мода, нафабренность, лоск — отвлекающая мишура, косметические ухищрения, камуфляж, обман. И самообман. А то, что болит и лишает покоя, — то непреходяще: в молодости сбежал, бросил друга, когда из-за угла налетела кодла шпанистых выродков и принялась волтузить, смолчал, когда на собрании обливали помоями учителя, наставника, достойного человека, не пожертвовал грошик просившей подаяния, умоляюще взиравшей старушке… Прошел мимо, будто не заметил: волокут в участок, скрутив руки и нагнув к земле, не сопротивлявшегося, в синяках, гастарбайтера… Это щемило, разверзало бездны отчаяния!

Бродил тенью меж жизнерадостными весельчаками… Но, коль пристрастно задуматься, беспокойная, мятущаяся совесть не может быть чистенькой, дистиллированно аккуратненькой, красивенькой. Глянцевой, незамаранной. Хорошенькой-пригоженькой, без единого пятнышка. Ей присущ бородавчатый лик, логична затравленность, ее повседневная одежда (праздников у нее не бывает) — рубище, лохмотья. Ее тавро — проклятье.

К кому ни тыркалась, ни обращалась, чтоб излиться и утешиться, не обретала сочувствия: отшатывались, уклонялись, а то и бегом мчали прочь. Не переложить, не повесить на постороннего накопленный груз провинностей, сам тащи или скидывай с плеч большие и малые ошибки. Редкие уникумы брались выслушать, но оказывались не в силах облегчить участь, одарить индульгенцией. Нет прощения, коль ты и только ты ответствен. В прошлое не вмешаешься, содеянного и не содеянного не воротишь.

Вот и скиталась, не находя отдохновения, приюта, надежды. Не обижалась на отверженность. Зная: заслужила презрение. И небрежение. Большинство тех, кому доводилось с ней столкнуться, ее игнорировали. Держались (и ее держали) на расстоянии. На таких, которые себе в тягость, стараются не пялиться. Они — вестники из других пределов, посланцы иных миров, где каждому предстоит очутиться, но об этом стараются забыть. Судачили: «Надо все же не терять лицо и высокое предназначение, следить за макияжем и гардеробом, замызганность — признак неуважения к окружающим. Не можешь предстать индивидуально ярким, неповторимым, соригинальничать, выделиться из толпы — вообще исчезни, не заслужил право быть как все». Но некоторые не выдерживали присутствия молчаливого изваяния, начинали лить слезы, исповедовались, били себя в грудь, раздирали одежду, рвали волосы, расцарапывали грудь.  

Рядом с ним (с ней) однажды вприпрыжку побежала милая девочка. Новорожденная совесть. Она старалась не отстать от ковыляющего старца. Но догнать не получалось. Не наверстать, не одолеть одним махом и семимильными шагами долгий путь преодоления внутренней пустыни.

Вода и Вилы

— Пощекотите, ах, пощекотите меня! — томно журчала Вода, кошачье потягиваясь и адресуясь к бесцельно валявшимся на берегу Вилам, не склонным шевелиться и расточать нежности.

Вилы напрягали свои, не сказать многочисленные, извилины. С одной стороны: почему не приподняться? Но с другой… Они не знали, как подступиться к разнузданно раскинувшейся и насмешливо кокетничавшей Воде. Уж очень текуча, непостоянна, неопределенна, изменчива, исходит манящим туманным паром, а сама холодна, еще подцепишь простуду, ревматизм или ржавчину. Вилы привыкли якшаться с простыми, конкретными, предельно ясными, как они сами, партнерами: соломой, компостом, мусором… Особых ухищрений для общения с такими парвеню не требуется, все предельно понятно: вилы для того созданы и соответствующим образом сконструированы, чтобы сноровисто поддеть и сбросить, их приспособленность для такого вида взаимоотношений очевидна, поэтому работа всегда выполняется наилучшим, оптимальнейшим макаром. Объект приложения сил априорно готов покориться, ибо сознает: поставленная задача будет решена Вилами во что бы то ни стало, противиться заведенному церемониалу бессмысленно, порядок есть порядок, Вилы так или иначе свое возьмут, воплотят что требуется, тверды в намерении и натиске, значит, традиционный процесс будет реализован, оба участника процедуры действуют слаженно и гармонично.  

Теперь чуравшиеся всяких неожиданностей и предпочитавшие не саморастрачиваться понапрасну (и тем паче не попадать в глупое положение) Вилы оказались застигнуты врасплох и рефлектировали (насколько этот термин к ним приложим): Вода, подначивая, зазывала, а спихнуть чреватую фиаско повинность было не на кого, рядом и поблизости никого пригодного для осуществления энергичных действий не наблюдалось. Шанса отлынить, а вместо себя включить в марьяжный хоровод кого-то другого нет. (Впрочем, зато и свидетелей вопиющей нескромности и возможного позора можно не опасаться.)

В конце концов Воде удалось склонить сельхозинвентарь к падению и сближению. Характер Вил отличался крутизной. Если уж ввязывались в канитель, было не остановить, бросались как в омут.

И пошла плясать вакханалия! В неконтролируемом режиме и ритме. Пошли Вилы скользить по поверхности остриями своих схожих с Посейдоновыми зубцов. Идентичность богу морей и его трезубцу обнаружилась в ходе комплиментарного обмена похвалами. На расточаемые Водой филиппики Вилы ответили адекватно пылко, запечатлели на переливчатой глади и свое слегка искаженное отражение, и затейливые тату-символы, вдохновенно пообещав: сии знаки обожания никогда не изгладятся и пребудут столь же величественны, прочны и нетленны, как скирды, стога и прочее жнивье осенних полей.

Столь пышных слов Воде не доводилось слышать, она разомлела, потеряла обычную упругость, стала всплескиваться излишне эмоционально, погнала, что называется, штормовую волну, захлестнула деревянный черенок Вил, он набряк влагой, отяжелел, металлическая насадка перевесила державшуюся на плаву часть инструментария, Вилы булькнули и пошли на дно.

Вода погоревала-погоревала и потекла дальше, к новым берегам, катерам, дебаркадерам.

С той поры, однако, писанное по воде вилами почитается не менее прочным и надежным, чем высеченные на скрижалях заповеди, чем насечка алмазом по золоту и платине. И гораздо более весомым и значимым, чем официально произведенная нотариусом запись в книге регистрации законных браков.

Ходячий Анахронизм и его спутницы

Анахронизм всегда разнаряжен, упакован с иголочки и согласно последним веяниям моды, это его фишка, фирменный знак, особый отличительный статус и неповторимый стиль (маскирующий утлую непрезентабельность). Нафталином от укутанной во все самое современное хорохорящейся фигуры шибает за версту. Но он сбрызгивается парфюмом. Иначе не закамуфлируешь тлен и затхлость.

Ему пристало (в силу возраста) опираться на костыли, а он, параллельно подпоркам, взгромождается на котурны, нафабривает остатки волос, бодро шарманя (от слова «шарм»), шарнирно переставляя плохо гнущиеся ноги, шагает от одной пышной церемонии к другой, излагает широкому и узкому кругу жеванные-пережеванные байки, повторяет зады — сбивчиво, доходчиво, туманно, ориентируясь на позапрошлого слушателя и неизменную благосклонную аудиторию, горячо приветствующую ораторские пробуксовки (естественные при вставных зубах), помогающие адептам гладкой речи уразуметь суть произнесенного, многажды разжеванного. Озвученные банальности сопровождает непроизвольными дополняющими жестами, схожими с конвульсивными движениями тонущего пловца. Возникающие при вспенивании воздушно-водной среды слюнявые пузыри способны затянуть говоруна в омут, в утопленнические глубины, но служат подспорьем созданию оптимистичного бурления — подобием брызг шампанского и праздничного шоу. Не сказать, что подобные пируэты даются ему легко, зато всюду, где появляется, варганятся из пустоты фокуснические фейерверки — непременное условие антуража.

Обожает свиту, за собой на поводке тащит свору неизменных спутниц: понурую Инерцию, самодовольную Трусость, бойкую Ложь, бесстыдную Наглость. Они — ассистентки и непременные участницы его пафосных трюков, так что чествования и превозношения непревзойденно ушлого иллюзиониста закономерны и заслуженны.

Истoчник: Mk.ru